А.В.Кортунов: «Взглянуть на будущее Большой Евразии через 10 лет – это интересно»

Андрей Вадимович, я начну, может быть, с такого вот вопроса: в связи с коронавирусом, как вы прогнозируете ситуацию в целом в мире? По Китаю понятно, эта беда консолидирует нацию, и КНР с ней справится. А на нас как это может отразиться, на ваш взгляд?

Мы пока точно не знаем, каких масштабов достигнет эта эпидемия и в мире в целом, и в России в частности. Есть разные оценки – от предельно оптимистических до безнадежно пессимистических. Конечно, хочется надеяться, что правы оптимисты, и что буквально через месяц эпидемия в России достигнет своего пика, задержится на каком-то не очень высоком плато и потом быстро пойдет на спад. Но пока у нас нет оснований заключить, что в России реализуется благоприятный «восточноазиатский» сценарий развития эпидемии. Хотя и на наименее благоприятную «американскую» и условную «европейскую» траектории Россия пока не свернула. Подчеркиваю, — пока не свернула, но еще вполне может повторить печальный опыт Испании, Франции, Италии или США.
Что касается последствий, то экономические последствия для всего мира будут тяжелыми. Сжатие мировой экономики в этом году оценивают в 3%, причем для стран Европы и для США это сжатие может оказаться в два – три раза больше. Китай смог быстро купировать эпидемию на своей территории, и его экономика по итогам года может остаться даже в плюсе, но плюс будет скромным (1-1.5%). Рост снизится даже в странах, сильно не затронутых коронавирусом, например, в Индии.
Для России этот год будет особенно трудным, поскольку, помимо эпидемии, на наш экономику будет сильно влиять снижение цен на нефть и другие предметы российского экспорта. Сейчас экономисты предсказывают сокращение российского ВНП на 5 -6%, примерно такое же сжатие ожидают от экономик Бразилии, Мексики и некоторых других крупных развивающихся стран. Собственно, сегодня главные дебаты идут не о том, как глубоко просядет мировая экономика в текущем году, а о том, как долго продлится глобальная рецессия. Здесь тоже присутствуют оптимисты и пессимисты. Первые предрекают экономический бум в 2021 г. и выход на докризисные показатели в течение двенадцати – восемнадцати месяцев. Вторые прогнозируют долгосрочную рецессию, по типу Великой депрессии 30-х гг. прошлого века.
Но даже если общие экономические издержки эпидемии для глобальной экономики в целом окажутся краткосрочными, отдельные ее сектора будут восстанавливаться медленнее. Особенно большие сложности придется преодолевать авиаперевозчикам, гостиничному бизнесу, строителям и владельцам офисной недвижимости и торговых центров. Мы пройдем через период банкротств, слияний и поглощений, через период роста безработицы и неполной занятости, дефолтов по долгам и валютно-финансовой нестабильности. В целом, как мне кажется, человечеству очень повезет, если до конца 2021 г. ущерб для мировой экономики окажется меньше $ 5 трлн. долл. (около 8% нынешнего мирового ВВП), число безработных в мире на пике кризиса не превысит 500 – 600 млн. чел., а на докризисный уровень мировая экономика сможет вернуться к 2022 г.
Конечно, большой победой человечества на экономическом фронте было бы создание необходимых международных механизмов, режимов и процедур, позволяющих существенно снизить волатильность мировых финансов, глобальных цен на сырье, продовольствие и энергетические ресурсы, начать заниматься проблемой долгов, повысить роль ВТО и провести ее реформы, отказаться от торговых войн и односторонних экономических санкций, то есть договориться о новых правилах коллективного управления мировой экономикой хотя бы на ближайшие два – три десятилетия. Однако, все эти задачи не просто слишком масштабны, но, что более важно, мало соответствуют доминирующим политическим тенденциям в сегодняшнем мире.

Мы знаем, что РСМД серьезно занимается темой «Большой Евразии». Есть ли какие-то наработки, может быть, видение проблематики сопряжения «Один пояс – один путь» и «Большой Евразии»?
«Большая Евразия» — это большая тема, и ей, естественно, занимается не только РСМД. К тому же это еще и очень подвижная тема, поскольку и развитие евразийских интеграционных процессов, и строительство «Одного пути – одного пояса» – это не какие-то раз и навсегда зафиксированные наборы целей и задач, институтов и механизмов. Напротив, это две развивающиеся концепции. Они взаимодействуют друг с другом, видоизменяются, приобретают какие-то новые измерения, реагируют на сдвиги в мировой политике и экономике. Поэтому работы у нас и у других экспертов хватает.
Любые крупные проекты можно анализировать на разных уровнях, подходить к ним с разных сторон. Проблематика формирования «Большой Евразии» включает в себя множество конкретных, технологических вопросов – например, вопросы унификации стандартов, совмещения различных административных механизмов и правовых норм, процедуры работы многосторонних органов, синхронизацию планов развития в конкретных отраслях экономики и т. д. В то же время, есть и геополитический уровень, на котором обсуждаются вопросы безопасности, социального развития, перспективы формирования «евразийской идентичности». Ведь Евразия – огромный континент, на северо-западном краю которого продолжается «европейский проект», а на юго-восточном – не менее интересный проект АСЕАН. Существуют и различные горизонты времени: можно заниматься ближайшими перспективами Евразии, например, например, повесткой дня очередного саммита ШОС или АТЭС, а можно попытаться заглянуть на десять или двадцать лет вперед.
РСМД ежегодно проводит большие российско-китайские конференции, где мы пытаемся не просто обменяться мнениями с китайскими коллегами по текущим вопросам двусторонних отношений, но и обсуждать более общие «евразийские» проблемы. Каждый год мы совместно с китайской Академией общественных наук готовим доклад, отражающий не только динамику двусторонних отношений, но и динамику евразийских интеграционных процессов. В этом же русле мы ведем свою работу и с нашими коллегами из Индии. У них свои взгляды на будущее Евразии, отличающиеся от китайских. В Нью-Дели продвигают концепцию свободной и открытой Индо-Пацифики (Индо-Тихоокеанский регион – это обширное прибрежное и морское пространство, включающее Индийский и западную часть Тихого океана, а также окаймляющие их берега). Можно ли совместить китайские и индийские взгляды на строительство единой Евразии? Тут очень много противоречий и расхождений – в сферах экономики, политики, безопасности, в интерпретации намерений и политики другой стороны. Россия не может решить за Китай и Индию проблемы их отношений друг с другом, но помочь нашим стратегическим партнерам достичь договоренностей по «евразийским» вопросам мы не только можем, но и обязаны.
2020 год в этом смысле особенно важен, поскольку в этом году Россия будет хозяйкой саммитов и ШОС, и БРИКС, которые пройдут в Челябинске. Обе эти организации должны реагировать на новую ситуацию, складывающуюся в мире, оценить новые возможности и новые вызовы, на которые нужно реагировать. Если взять, к примеру, ШОС, то его недавнее расширение создает и дополнительный потенциал для развития, но также и дополнительные трудности. Индия и Пакистан, ставшие полноправными членами организации – очень разные страны, с разными повестками дня, с очень сложными отношениями друг с другом, с различным пониманием таких международных проблем как сепаратизм, экстремизм, терроризм. Как сделать так, чтобы эти различия не мешали эффективной работе организации? Работы здесь предстоит, конечно, очень много. Мы стараемся вносить свой вклад. Наверное, этот вклад по определению достаточно скромный, т.к. РСМД – организация небольшая. Тем не менее в международном экспертом сообществе РСМД заметен, и для многих зарубежных аналитических центров наш Совет является естественным и предпочтительным партнером в России.

Мы в 2016 году отреагировали на инициативу Владимира Владимировича (тогда как раз хотели начать какой-то новый издательский проект), и решили, что вот такое название, «Большая Евразия» – для нас открывает, по сути, безграничные возможности: никаких географических рамок, никаких тематических ограничений, и так далее. И вот, сравнивая то, как начиналась концепция «Пояс и путь» и «Большая Евразия», вижу то, что и мы идем по китайскому пути: ведь в 2013 году Си Цзиньпин вбросил, по сути, пустой теоретический скелет, и вот постепенно, но мощно они взялись наполнять его, наращивать на него теоретическое мясо. Там, как мы подсчитали, уже в 2015 году где-то около 20 институтов при университетах и при АОНК (Академия общественных наук Китая) занимались темой «Пояса и пути». У нас тоже получается сейчас пока концепция «Большая Евразия» – она тоже только скелет, и вот это теоретическое мясо, так сказать, только еще нарастает. У нас экспертов-то по теме Большой Евразии по пальцам еще можно пересчитать!… Поэтому я думаю, что у вас, у РСМД возможности хорошие тоже свой теоретический вклад в тему Большой Евразии сделать. Тем более, что у вас, скажем так… Мы одно время хорошо работали с РИСИ. Но потом после Решетникова там что-то совсем закрутили гайки, а у вас свобода выбора, мне кажется. Кому-то можно эту тему взять на разработку.

РСМД традиционно позиционировал себя как центр прикладных международных исследований. Но, как известно, нет ничего практичнее хорошей теории. К сожалению, концептуально «Большая Евразия» у нас разрабатывается больше журналистами и публицистами, чем академическими учеными, которых по этой проблематике в России очень мало. Вообще, насколько я помню, сам термин «Большая Евразия» возник как калька и как антитеза термину «Большая Европа». В течение многих лет, даже десятилетий, многие в России считали «Большую Европу» нашим единственно возможным или, по крайней мере, единственно достойным будущим.

От Лиссабона до Владивостока!..

Да, от Лиссабона до Владивостока… Разрабатывались «четыре общих пространства», чертились «дорожные карты», предлагались различные механизмы интеграции. Но после 2014 года стало очевидно, что в том виде, в котором это планировалось раньше, «Большая Европа» не состоится. Если такая возможность и существовала, то она была упущена, причем задолго до украинского кризиса. Тогда возникло, как антитеза «Большой Европе», понятие «Большой Евразии». Сначала как лозунг, как запоминающаяся формула. Постепенно эту формула стали наполнять содержанием – политическим, экономическим, гуманитарным. Но, конечно, до сих пор еще осталось очень много неясностей относительно того, что же это такое – «Большая Евразия».
Построить «Большую Евразию» еще труднее, чем построить «Большую Европу». При всей сложности и неоднородности европейского пространства, Евразия больше, разнообразнее, сложнее Европы. Скажем, в Европе давно идут споры о т.н. «европейской идентичности». Кто может считаться настоящим европейцев в XXI веке? Но, наверное, большинство из нас интуитивно представляют, что такое среднестатистический европеец. А вот что такое среднестатистический евразиец, — остается сугубо неясным. Евразийская идентичность пока не сложилась – на огромном континенте сосуществуют очень разные страны, присутствуют очень разные культуры, религиозные конфессии, модели развития и т. д. А нужна ли нам эта общая евразийская идентичность? Может ли «Большая Евразия» сложиться и без этой евразийской идентичности? Согласитесь, вопросы не праздные. И это только один аспект формирования «Большой Евразии». Тут работы хватит всем, причем надолго. Если концепцией «Большой Евразии» заниматься серьезно, то, конечно, наша академическая наука, наши университеты должны сделать это направление своим приоритетом.

Совершенно верно. А вот есть ощущение, что все-таки для РСМД приоритетом все-таки является Европа, ну и, скажем так, западная Азия, до Индии, или это не так? Или у вас там и Япония, и Китай, весь Дальний Восток?

В конце каждого года мы согласовываем проектный портфель на будущий год и соответствующий бюджет под планирующиеся проекты. И каждый раз это оказывается очень мучительным занятием. Потому что всегда хочется сделать больше, а денег-то больше не становится, поэтому приходится…

Извините, что перебиваю, а государство хоть маленько поддерживает?

Да, государство поддерживает. Но все равно, по сравнению даже со стандартным московским академическим институтом РСМД — организация небольшая. У нас на полную ставку работает меньше 40 человек, причем, в основном, это административно-управленческий и технический персонал. Когда я работал заместителем директора Института США и Канады РАН, под моим началом было больше ста исследователей, а всего в Институте было около четырехсот штатных единиц. И тогда мы занимались только Соединенными Штатами и Канадой, а сегодня РСМД «отвечает» за весь мир. Европа для РСМД – важное направление, у нас много совместных проектов с Евросоюзом, с партнерами из отдельных европейских стран – из Германии, Франции Италии, Великобритании. У нас есть очень перспективный и быстро растущий африканский проектный портфель. Есть инициативы, связанные с Латинской Америкой. Но если взглянуть на наш бюджет, то сразу становится ясно, где приоритеты Совета. Они по большей части там — на Востоке. Самая большая и самая «капиталоемкая» программа РСМД — китайская.
Но у нас также ведутся партнерские проекты и с Японией, и с Южной Кореей, и с Индией, с Пакистаном, даже со Шри-Ланкой. Ну и отдельный проектный блок — Западная Азия, которая, наверное, в какой-то не очень близкой перспективе – тоже органичная часть «Большой Евразии». Там у нас и с Ираном, и со странами Залива, с Турцией ведутся интересные и, как я думаю, полезные для обеих сторон проекты. Поэтому все-таки я не склонен признать, что мы остаемся в плену европейского взгляда на мир. Хотя есть вещи чисто технические, дающие преимущество Европе – скажем, до Берлина из Москвы лететь всего два часа, а до Пекина – уже около восьми.

Напомните, пожалуйста, о деятельности РСМД, о принципах вашей работы!

Принцип нашей работы – проектный. Иногда мы получаем просьбу, допустим, из МИДа или от других инстанций проработать какую-то тему. Иногда мы сами нащупываем проектную идею, которая кажется нам перспективной. Следующий шаг – формирование проектной группы, способной эту идею преобразовать в доклад, записку или в иной информационно-аналитический формат. Часто мы работам не одни, а с другими организациями: например, по китайской тематике уже много лет сотрудничаем с Институтом Дальнего Востока РАН, а по ближневосточному направлению – с Институтом Востоковедения. Потом публикуем материалы и пытаемся их тем или иным образом продвигать, то есть проводим конференции, круглые столы. Иногда переводим на иностранные языки и распространяем в мире, стараясь вывести проект на международный уровень. В принципе, такая схема у нас отработана многолетней практикой. Но, конечно, она требует наличия плотной сети сильных экспертов, способных работать на уровне, приемлемом, скажем, для МИДа или для других профильных ведомств.
Что касается проектных тем, то они могут быть самыми разными. Мы стараемся избегать тем, которые успешно разрабатываются в других местах. Например, за редкими исключениями (Китай – одно из них), мы не ведем разработку чисто двухсторонней проблематики. Потому что существуют межправительственные комиссии, существуют профильные академические институты – им и карты в руки. Наш приоритеты вытраиваются не по отдельным странам, а по проблемам. Причем по проблемам не текущего, конъюнктурного характера, а по долгосрочным, стратегическим проблемам. Наши ведомства все-таки занимается преимущественно текущими вопросами. Попытаться прочертить вероятные сценарии будущего «Большой Евразии» через 10 лет – это им интересно, но у них руки до этого не доходят. Поэтому есть вероятность того, что наши прогностические материалы найдут заинтересованного читателя не только в академическом сообществе, но и в сообществе чиновников, принимающих повседневные практические решения.